Сталинские репрессии — спасительные репрессии

Вопрос о масштабах репрессий впервые публично возник в СССР в начале 1938-го. 19 января в № 19 «Правды» опубликованы информационное сообщение о закончившемся Пленуме ЦК и постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Тогда было признано, что репрессии 1937 года при их вынужденной необходимости в целом были частично чрезмерными. С весны 1956-го после ХХ съезда КПСС тема репрессий приобрела нездоровый характер, и с тех пор интерес к ней то утихал, то сознательно раздувался. При этом объективный взгляд пробивает себе дорогу с трудом.

Взяться за перо автора побудила давняя статья профессора Александра Щербы «Пролог большого террора. Репрессии в военной промышленности в 20-е годы». Речь шла в основном об оборонной промышленности Ленинграда, но не только.

Прошло четыре года, а попытки обеления дореволюционной России и как следствие очернения советской предпринимаются всё активнее.

Убогое наследие царизма

Сомнение вызывал уже первый тезис профессора Щербы о том, что военное производство в России «в связи с его стратегической важностью» якобы «всегда находилось под пристальным вниманием и контролем со стороны органов государственной власти». Из контекста следовало, что автор имел в виду властные институты Российской империи. Это о них он уже в начале статьи писал, что «они неизменно стремились самыми различными мерами обеспечить стабильность выпуска вооружения».

Так ли было на самом деле?

Реальная история военного строительства в царской России в XVIII–XIX и в начале XX века показывает, что периоды, когда оно шло при внимательном отношении государства, были недолгими и не ими задавались тенденции в царской России. Да, Пеётр Великий заложил настолько прочный фундамент русской военной машины, что его хватило на десятилетия. Второй такой период был при Екатерине Великой в лучшие годы Румянцева, Потемкина и Суворова. Но уже Россия Александра I не провалилась в военном отношении прежде всего благодаря усилиям реформатора русской артиллерии графа Аракчеева – фигуры деятельной и, надо полагать, именно поэтому оболганной.

Даже не изучая глубоко историю военной промышленности в «первой николаевской» России, потерпевшей крах в Крымской войне, достаточно вспомнить тревогу лесковского Левши, при смерти умолявшего сообщить государю, что ружья-де кирпичом чистят и от этого не может быть меткой стрельбы.

Особенно ярко пренебрежение к производственной стороне военных проблем проявилось к началу ХХ века. Во-первых, самодержавие не восприняло ни одного из технических вызовов времени – ни предстоящего превращения вооружённой борьбы в войну моторов, ни роли радиосвязи (открытия Попова выводили нас в лидеры, однако власть и тут всё заранее сдала загранице), ни значения массированного стрелкового огня (пулеметы, автоматы)… Не были поддержаны отечественные работы по танкам и авиации. Знаменитый тяжёлый бомбардировщик «Илья Муромец» в ходе Первой мировой устарел. А истребителей собственной разработки царская Россия не имела вообще, как и чего-либо значащей авиационной промышленности.

Уже в начале ХХ века пренебрежение НИОКР (в частности в производстве эффективных снарядов для корабельной артиллерии) и интересами военного производства обрекло царскую Россию на позор Цусимы, притом что русские моряки проявили отвагу и доблесть.

С началом Первой мировой выяснилась новая позорная деталь: России элементарно не хватало винтовок. Накануне войны казённый заказ на винтовки для нашего самого крупного оружейного завода – Тульского – был следующим: в январе 1914 года – пять штук, в феврале – столько же, в марте – шесть, в апреле – опять пять, в мае, июне, июле – по одной (!). В это просто не верится, но источник сведений вполне авторитетен, это царский, а впоследствии советский генерал Владимир Григорьевич Фёдоров, член оружейного отдела Артиллерийского комитета. В своих воспоминаниях он писал: «За несколько дней до объявления войны крупнейший завод выпускает одну учебную винтовку в месяц! Так готовилось Военное министерство к вооруженному столкновению». И Фёдорову в 1914 году пришлось ехать договариваться о поставках винтовок в Японию – к недавнему бывшему врагу, а теперь непрочному союзнику.

Удручающим для нас было соотношение с немцами по артиллерии, пулемётам и другим видам вооружений. Тезис о якобы образцово-показательном отношении царской власти к военному производству не выдерживает проверки фактами.

А против были многие

После Гражданской войны в плачевном состоянии оказалась вся экономика страны. И хотя с декабря 1922-го Российское государство получило наименование Союз Советских Социалистических Республик, говорить о жизни первой половины 20-х годов как о советской можно лишь с большой натяжкой. В сборнике документов «Сталин и Лубянка. 1922–1936» опубликовано письмо Дзержинскому председателя Всеукраинского ГПУ Василия Манцева о ситуации в его ведомстве к лету 1922-го. Чекисты бедствовали, голодали, кончали жизнь самоубийством, не будучи в состоянии прокормить семьи, выходили из партии – процент коммунистов в ГПУ снизился с 60 до 15. Десятки были осуждены за налёты и разбой, сотрудницы ГПУ писали Манцеву, что вынуждены заниматься проституцией, а единственной причиной оказывались голод и нищета. Таковы были стартовые условия нового строя после опустошающей Гражданской войны – даже в столь деликатной сфере, как государственная безопасность. И создали их не большевики, а царская власть, которая в течение двух веков пренебрегала назревшими проблемами развития России, в том числе в военно-техническом отношении.

При этом значительная часть специалистов оборонного производства была ещё более враждебна новому режиму, чем старое офицерство. Объяснялось это тем, что труд военных инженеров всегда хорошо оплачивался, и радоваться установлению советской власти им было не с чего. Соответственно сознательное вредительство и саботаж стали одной из черт экономической и промышленной жизни в СССР с 20-х годов и почти до начала войны, когда они как значащие явления были ликвидированы не только за счет репрессий и чисток, но и благодаря воспитанию новой – советской научной и технической интеллигенции.

Для объективного понимания ситуации 20–30-х годов отсылаю читателя к упомянутому сборнику документов. Там есть любопытные сведения, например, о деле «Донугля», о «Шахтинском» и других подобных, относящихся как раз к тому периоду, который анализирует профессор Щерба.

В военном производстве Ленинграда и вообще в оборонной промышленности в 20 и 30-е годы приходилось бороться не с придуманными органами ОГПУ-НКВД вредителями, а с вполне реальной подрывной работой старых специалистов – или чисто идейных врагов Советского государства, или злобствующих обывателей, или оплаченных агентов Запада. Впрочем, нередки были и комбинации трёх этих мотивов.

Тем не менее репрессии не были настолько значащими, чтобы оставить военные заводы вовсе без грамотных и опытных специалистов. Безусловно, по тем временам потеря любого квалифицированного сотрудника не могла не сказаться на нормальной работе, однако ни одно предприятие в СССР – как оборонное, так и общепромышленное – после ареста тех или иных спецов не останавливалось. Нередко происходило обратное – работа по вполне понятным причинам улучшалась. К тому же часть арестов носила фактически предупредительный характер, и такая «профилактика» давала результат. Один из руководителей реально существовавшей Промпартии профессор Рамзин уже после осуждения разработал свой знаменитый прямоточный котел, стал орденоносцем, директором Теплотехнического института.

Профессор Щерба пишет о тех годах так, будто в стране всё уже установилось, а злонамеренные чекисты и партийные органы, желая выслужиться, изобретали мифические заговоры. Современный читатель, особенно молодой, может решить, что власть в 30-е годы думала только об одном – как бы почувствительнее ослабить оборонную промышленность, изгоняя из нее опытных старых специалистов.

Увы, репрессии были вынужденными, их обусловливала не страсть к карательным мерам, а глухая враждебность к социализму части старой технической интеллигенции, особенно тех ее представителей, которые были при старом режиме не только инженерами на своих предприятиях, но и их акционерами, пайщиками. Имелись и другие привходящие факторы, однако среди них не было злонамеренности сталинского руководства. Зато, говоря о репрессиях, в том числе и в оборонной сфере, мы не должны забывать о троцкизме как о факторе не антисталинском, а антиобщественном, антигосударственном.

Несмотря на саботаж, на объективные и субъективные трудности, военное производство в СССР постоянно развивалось и совершенствовалось. Впервые со времён Петра и Екатерины высшая государственная власть прямо и заинтересованно руководила всеми сторонами военного производства. В том числе и поэтому без тех или иных репрессий новая власть обойтись не могла объективно, если была заинтересована в прочном военном тыле. Старое, не желая уходить в могилу, то и дело тащило страну назад. Приходилось защищаться.

Неубедительная «массовка»

Репрессии в военном производстве – факт. Но были ли они массовыми и гибельными для советского военного производства?

Профессор Щерба ссылается на многие нормативные документы советской эпохи, но очень скуп в фактической стороне дела. Он утверждает, что в 20-е годы «увольнения с военных предприятий спецов, некогда получивших образование и немало потрудившихся при «проклятом царизме» приняли массовый характер».

Коль уж историк делает такое заявление, то можно ожидать, что далее последуют цифры, проценты, имена. Однако как раз с фактами все очень скромно. А если что-то конкретизируется, то выглядит неубедительно. Скажем, описывается коллизия с отстранённым от руководства в середине 20-х годов директором завода «Красный лётчик» Н. А. Афанасьевым. Сам завод по состоянию на 1925 год аттестуется профессором Щербой как «крупное и современное предприятие военной промышленности». Но на тот момент столь лестным образом не могло быть аттестовано ни одно авиационное предприятие СССР, поскольку первые крупные успехи советского самолётостроения достигнуты позднее.

Или сообщается о постановлении Наркомата труда СССР от 7 апреля 1930 года № 11/8 «О временном откомандировании инженеров из гражданской промышленности и государственных учреждений на предприятия военной промышленности», причём появление такого документа объясняется репрессиями. Но во-первых, необходимость подобной меры очевидна в силу объективного расширения оборонной технической работы. Во-вторых, сам автор статьи сообщает, что «откомандированию на военные предприятия Ленинграда подлежали 110 человек». Даже если принять, что все они направлялись на замену репрессированным (что, конечно, не так), число с учетом масштабов ленинградской оборонной промышленности в 1930 году не выглядит внушительным.

Более того, рискну заявить, что даже в конце 30-х репрессии в оборонной промышленности не имели для обороны катастрофических последствий. По разным причинам в заключении оказались тогда несколько сотен специалистов из многих тысяч, причём работали они в системе Специального технического бюро НКВД и почти все были позднее освобождены.

С одной стороны, то, что репрессии в оборонной промышленности не имели особо значащего влияния, подтверждается историей предвоенных НИОКР, а с другой – уровнем и объёмом оборонного производства, обеспечившего отражение первого удара немцев и последующий перелом в войне. Вызов немецких умов и технологий Советский Союз принял. В итоге он выиграл и эту войну и вовсе не благодаря пресловутым «шарашкам».

Например, лишь после ареста главного инженера ГУАП НКТП СССР Туполева (показательно, что его первый заместитель по КБ Архангельский оставался на свободе и принимал участие в совещаниях у Сталина) у нас начались спешные работы по современным боевым самолётам. Тогда образовались отдельные КБ Туполева, Петлякова, Мясищева, Сухого, быстро набрали темп КБ Ермолаева, Ильюшина, Яковлева, Лавочкина, Микояна и Гуревича… На их самолетах мы и победили.

Как гоняли порожняк

Проблема саботажа и вредительства была, к сожалению, значимой даже перед самой войной. Извлечение из записки НКВД Берии от 17 января 1941 года Сталину, Молотову и Кагановичу: «На строительстве № 56 в западных областях Украины не выполнено ни одного задания правительства и НКПС… Начальник строительства Скрипкин в течение 1940 года, игнорируя указание НКПС, распылил средства и… не обеспечил окончание в срок наиболее решающих участков строительства. Между тем Скрипкин неоднократно информировал НКПС об успешном ходе строительства… В мобилизационном запасе дорог вместо требуемых по плану 30 700 вагонов имеется только 18 000. План размещения запаса вагонов по дорогам составлен таким образом, что районы сосредоточения порожняка не совпадают с районами массовых воинских погрузок…».

А вот результаты инспекции НКО СССР в ВВС Московского военного округа в марте 1941-го – за три месяца до войны. Под носом у «жертвы Берии», командующего ВВС МВО генерала Пумпура, и еще двух «жертв», генералов Смушкевича и Рычагова, 23 процента лётчиков вообще не сидели за штурвалом боевых самолетов. В 24-й дивизии ПВО не было объявлено ни одной тревоги с вылетом истребителей. Почти все части ВВС МВО были небоеспособны, пулеметы не пристреляны, бомбодержатели не отрегулированы, боевая готовность по тревогам не отработана.

3 марта 1941-го был снят нарком боеприпасов Сергеев (в 1942-м расстрелян). А 11 ноября 1940-го Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривало результаты проверки его наркомата совместной комиссией НК Госконтроля и НКВД из 55 человек. Лишь часть вскрытого:

«За девять месяцев 1940 года НКБ недодал Красной армии и Военно-морскому флоту 4,2 миллиона комплектов выстрелов сухопутной артиллерии, 3 миллиона мин, 2 миллиона авиабомб и 205 тысяч выстрелов морской артиллерии».

При неотработанном техпроцессе НКБ начал массовое изготовление железных гильз вместо латунных, в результате чего из одного миллиона 117 тысяч железных гильз 963 тысячи пошли в брак… Всё это и многое другое должны были вскрыть сами военные, но выявили чекисты и штатские государственные контролёры. Зато при Сергееве в НКБ ежедневно поступало 1400 входящих писем и отправлялось 800. При нехватке инженеров наркомат за семь месяцев 1940-го уволил с заводов 1226 дипломированных специалистов. Среди работников наркомата имелось 14 бывших царских офицеров, 70 выходцев из дворян, помещиков и кулаков, 31 ранее судимый, 17 исключенных из ВКП(б), 28 имеющих родственников за границей, 69 родственников репрессированных и т. д. При этом в 1940 году «в порядке сокращения штатов» из центрального аппарата уволены 166 инженерно-технических работников, 171 член ВКП(б).

Так обстояли дела за год до войны в одном из промышленных оборонных наркоматов. Наведение порядка в НКБ сразу сказалось на обеспеченности войск, хотя результаты вредительства и саботажа, конечно же, икнулись.

Лишь начавшаяся война, в которой работу тыла обеспечивали и старые, ещё дореволюционной подготовки специалисты, быстро и окончательно изжила вредительство как черту экономической и социальной жизни страны. В условиях вражеского нашествия даже внутренне нелояльные старые специалисты прониклись патриотическими чувствами и честно трудились вместе со всеми во имя будущей Победы.

Фронт и тыл не обескровили

Было бы интересно объективное исследование масштабов репрессий в руководстве военной экономикой в 1941–1945 годах. Хотелось бы знать, сколько снято с работы, отдано под суд, отправлено в заключение или даже расстреляно специалистов оборонных отраслей на уровне начальников цехов, главных специалистов, директоров заводов, начальников главков, наркомов, их заместителей и т. п. Думаю, объективный исследователь будет поражен малым как абсолютным, так и особенно относительным числом так или иначе репрессированных командиров военной экономики. Лично мне неизвестен ни один расстрелянный нарком, кроме упомянутого Сергеева, который сам предопределил свою судьбу.

Относительно армейского генералитета мы такую статистику сегодня имеем – в свет вышли три солидных справочника: «Командармы», «Комкоры» и «Комдивы». В них приведены подробные биографии командующих всеми видами армий РККА, корпусами и дивизиями в период с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945-го.

Восемь строго оформленных толстых книг дают нам вполне адекватный обобщенный портрет высшего генералитета военной поры, и надо сказать, типичные командарм, комкор и комдив Красной армии выглядят достойно. Даже в той их на удивление очень небольшой части, которая оказалась в разное время под трибуналом, большинство проштрафившихся сумели выдержать испытание. Многие не только вернули себе генеральские погоны, но даже были повышены. А кое-кто уже после судимости, которую обычно с генерала, продолжавшего воевать с понижением на одну-две ступени, через какой-то срок снимали, удостаивался и звания Героя Советского Союза. Под реальные сроки из военачальников попадали единицы.

И если уж уровень военных репрессий был крайне низок даже на фронте, вряд ли он был серьезно значимым для руководителей военного производства. Сталин и Берия часто грозили, но лишь в случае злостного разгильдяйства наказывали провинившихся реально, отдавая под трибунал. И объективный – полный поименный, а также обобщенный цифровой анализ мог бы этот факт подтвердить.

Стоит подготовить по примеру «генеральского» справочника по РККА такой же капитальный биографический свод по высшим руководителям военной экономики – от уровня хотя бы заместителей директоров, главных технологов, главных инженеров оборонных заводов и выше...

Сергей Брезкун (Кремлёв), печатается с разрешения автора