Без срока давности — как искали беглых нацистских преступников (ч. 2)
... Однажды в 1955 году в поле зрения горьковских чекистов попал мастер Выксунского металлургического завода по фамилии Иваненков. Обратил на него внимание оперуполномоченный КГБ по городу Выкса Андрей Зинченко — Иваненков вёл скрытый образ жизни, мало с кем общался, связь с родными, которые остались на Украине, не поддерживал. А ещё всячески старался избегать ежегодных победных юбилеев, хотя числился фронтовиком. Зинченко занялся вплотную Иваненковым тогда, когда тот один раз по «пьяной лавочке» начал ругаться на чистом немецком языке, хотя во всех анкетах он писал, что иностранными языками не владеет...
КГБ занялся им вплотную и скоро выяснилось, что Иваненков был очень он был похож на бывшего командира немецкой зондеркоманды СД, оставившей кровавый след в Смоленской области. Его фамилия была Юнкерайт, он был советским немцем, родом из Полтавской области Украины. В начале войны Юнекерайт сам перешёл на сторону немцев. В 1942 году из таких же пленных ему поручили создать карательный отряд для борьбы с партизанами в Семлёвском районе Смоленской области. Отряд был создан, и Юнкерайт принялся активно выполнять задания и приказы оккупантов.
Как обычно водилось в таких случаях, каратели больше боролись не с партизанами, а с мирным населением района, заподозренного в партизанских связях. Людей задерживали по малейшему подозрению, зверски их истязали, причём Юнекрайт лично участвовал в этих арестах и пытках. Самых подозрительных с его точки зрения арестованных он либо расстреливал, либо передавал в немецкую комендатуру. Также каратели ловили и передавали немцам советских солдат, попавших в окружение.
В самом конце 1942 года Юнкерайту удалось выследить и полностью уничтожить партизанский отряд, который возглавлял первый секретарь Семлёвского райисполкома Капитон Бушевой. Тогда погиб весь районный партийный актив, а комиссар отряда Василий Морозов был захвачен в плен и после допроса расстрелян. Потом по приказу немцев каратели сожгли деревню Гришино, близ которой дислоцировался разгромленный отряд.
А в марте 43-го года, когда к району подходили части Красной армии, Юнкерайт вместе со своими людьми участвовал в угоне мирного населения на Запад и уничтожении целых населённых пунктов, оставляя после себя полностью выжженную землю.
После ухода из Семлёво карательный отряд сначала отступил в Хиславический район Смоленщины, а потом — в Белоруссию. Но к тому времени Юнекрайт уже оставил своих головорезов, так как пошёл на повышение. Немцы присвоили ему звание унтерштурмфюрера (лейтенанта) СД и назначили следователем в отделение гестапо города Борисова. С тех пор его следы терялись...
... За мастером Иваненковым установили осторожное наблюдение. Долго изучали его особые приметы. В Выксу привезли бывшую сожительницу Юнкерайта. В конце рабочего дня она незаметно наблюдала за выходившими из заводской проходной людьми. Увидев мастера, она в ужасе отшатнулась и прошептала сопровождавшим её оперативникам:
«Это он! Он! Господи, я его и сейчас боюсь!».
Юнекрайта-Иванекова в тот же день арестовали. Бывшего карателя этапировали на Смоленщину, на места его военных преступлений, где он получил вполне заслуженное наказание…
Впрочем, бывало и так, что преступников находили совершенно случайно. Один такой случай произошёл в 1958 году. Сотрудники КГБ тогда выезжали в лагеря для уголовных преступников, расположенные в лесах нижегородского Заволжья. Там они работали по жалобам заключённых, писавших в КГБ письма о злоупотреблениях лагерных администраций. Во время одной из таких поездок зэки рассказали оперативнику, что у них в лагере содержится человек, живущий под чужой фамилией. Стали проверять полученную информацию. Очень скоро выяснилось, что речь шла о бывшем полицае, активно сотрудничавшем с оккупантами и неоднократно участвовавшем в антипартизанских акциях на земле Белоруссии. В конце войны ему удалось добыть чужие документы, по которым он удобно устроился директором крупной продуктовой базы. На этой должности он проворовался, за что был осуждён как «расхититель социалистической собственности».
Срок заключения расхитителя подходил к концу, когда он был вызван в лагерную администрацию. Там его встретили чекисты, предъявившие обвинения в совершении военных преступлений. Шокированный экс-директор ожидал чего угодно, но только не этого. У него почти отказали ноги, когда его в наручниках сажали в служебный автомобиль КГБ…
Выводок адмирала Канариса
Это дело до сих пор является одной из самых успешных операций нижегородского подразделения государственной безопасности. Провёл её человек, почти легендарный в среде нижегородских чекистов — Юрий Георгиевич Данилов, многие годы возглавлявший областное Управление КГБ...
Летом 1959 года в Горьковское Управление КГБ из Москвы пришла важная ориентировка. Там говорилось следующее:
«Комитетом Государственной Безопасности получены данные, что для заброски в Советский Союз был подготовлен агент западногерманской разведки БНД по кличке Глеб. По имеющимся данным — изменник Родины, служил в фашистской разведке. До войны проживал в Горьком, по специальности — инженер-механик. Возраст — 40-45 лет, среднего роста, худощавый, волосы русые, лоб большой, с глубокими залысинами, близорукий, носит очки, на нижние коренные зубы ему поставлены металлические коронки.
Подготовку проходил в разведцентре во Франкфурте-на-Майне. Две недели назад Глеб выбыл из разведывательного центра. Всем территориальным Управлениям КГБ принять меры для его розыска и задержания. Горьковскому Управлению — установить личность Глеба, выявить его родственные и иные связи...».
Как раз Данилову, который тогда был подполковником, заместителем начальника 2-го отдела Управления, и поручили возглавить розыскную группу, нацеленную на установление личности вражеского агента...
Первым делом Данилов внимательно проштудировал дела находившихся в розыске изменников. В конце концов его выбор остановился на бывшем студенте Игоре Жуковском, 1919 года рождения.
До войны этот человек учился на механическом факультете Индустриального института (ныне — Политехнический университет). В начале войны Жуковского призвали в армию. Воинская часть, где он служил, весной 1942 года под Вязьмой попала в окружение и была разгромлена. Немало бойцов дивизии, среди которых был и командир стрелкового взвода лейтенант Жуковский, оказались захваченными в плен.
На первом же немецком допросе Игорь заявил, что с детства ненавидит Советскую власть, что его дед, священник, был репрессирован во время коллективизации. А чтобы хоть чем-то подкрепить свои слова, лейтенант выдал немцам находившихся тут же, в Смоленском лагере для военнопленных, комиссара и начальника особого отдела своей дивизии. Обоих выданных офицеров немцы расстреляли...
Поначалу Жуковского немцы использовали как лагерного осведомителя, затем — как специалиста по опросу попавших в плен бойцов Красной Армии. А в конце 1942 года его перевели в распоряжение абвергруппы-107, дислоцировавшейся под Орлом.
Эта абвергруппа, по мнению ряда исследователей, специализирующихся на истории спецслужб, являлась весьма активным подразделением немецкой разведки. Вот что, к примеру, о ней говорится в книге Феликса Чуева «Спецслужбы Третьего рейха»:
«Группа была сформирована перед началом войны в Варшаве и придана танковой армии Гудериана, позднее — 9-ой полевой армии. Позывной — «Виддер»... Команда вела разведработу против войск Брянского и Западного фронтов и контрразведку на территории Орловской, Брянской областей и в Белоруссии.
Вербовка агентуры производилась в лагерях военнопленных в Смоленске, Брянске, Орле, Гомеле, Рогачёве. Завербованные проходили краткое обучение у сотрудников группы... Переброска агентуры производилась самолётами с Орловского и Рославльского аэродромов и пешим порядком. Для снабжения агентов фиктивными документами у группы была своя гравёрная мастерская. Группа располагала 20 печатями советских стрелковых дивизий, 40 печатями полков, 10 печатями эвакогоспиталей, 5-6 печатями армейских госпиталей, печатью штаба Западного фронта, печатями Тульского городского отдела НКВД и Химкинского районного отдела НКВД Московской области...
В сентябре 1943 года группа переместилась в Могилёв, в октябре того же года — в Борисов. В 1944 году передислоцировалась в Польшу, а затем в Германию, где в апреле 1945 года была расформирована».
В этой шпионской «конторе» Жуковский прошёл разведывательно-диверсионную подготовку. Его неоднократно с различными заданиями забрасывали в наш тыл. С заданиями Жуковский всегда успешно справлялся, и скоро на его груди засияла германская серебряная медаль «За храбрость». А в начале 1944 года за спасение документов попавшего в окружение немецкого корпуса Жуковский был награждён Железным Крестом и званием обер-лейтенанта немецкой армии.
Немцы высоко ценили Жуковского. Они считали его не только хорошим разведчиком, но и умелым вербовщиком — русскому обер-лейтенанту удалось завербовать не один десяток агентов на оккупированной территории и в лагерях для пленных. В разведшколе при абвергруппе-107 Жуковский преподавал тактику Красной Армии, лично разработал несколько учебных пособий для подготовки немецких разведчиков. К концу войны он числился уже начальником одного из разведывательных пунктов по заброске вражеской агентуры в советский тыл.
Словом, то был опытный и опасный враг, чьи приметы практически полностью совпадали с приметами разыскиваемого Глеба...
Данилов встретился с оперативником, который не один год вёл дело по розыску Жуковского. Тот рассказал подполковнику, что по его данным обер-лейтенант в конце 1944 года ушёл на очередное задание и больше в свою разведгруппу не возвращался. Скорее всего, посчитал оперативник, Жуковский погиб, и его дело пора сдавать в архив. «Поэтому он никак не может быть Глебом», — уверенно заявил он Данилову.
Но подполковник каким-то шестым чутьём чувствовал, что списывать Жуковского ещё рано.
Во-первых, ему были известны некоторые правила немецкой разведки, существовавшие во время войны В частности, если агент погибал и не возвращался с задания, то по абвергруппе издавался соответствующий приказ, где говорилось, что такой-то «с честью погиб за Великую Германию». С приказом обычно всегда знакомили офицеров данной структуры абвера.
Между тем, никто из задержанных нашими войсками командиров абвергруппы-107 не помнил, чтобы по Жуковскому издавался такого рода смертный приказ.
Во-вторых, в своих подозрениях Данилов только укрепился, когда навёл справки о матери изменника. Оказывается, она была жива-здорова и проживала на улице Короленко города Горького в коммунальной квартире. В 1942-ом она получила извещение о том, что её сын пропал без вести. Но, по словам соседей, она отказывалась верить в его смерть. Своим знакомым, ссылаясь на материнское сердце, она уверенно говорила, что Игорь жив.
Конечно, можно было бы предположить, что мать с горя слегка тронулась умом. Однако все знающие эту женщину люди в один голос твердили, что она — дама с очень крепкими нервам, весьма практичная и рассудительная. У некоторых знакомых вообще сложилось мнение, что она что-то знает про Игоря, но не договаривает.
Это заинтересовало Данилова, и он решил установить наблюдение за мамашей. Для этого в коммуналку, под видом нового жильца, была подселена женщина, сотрудница КГБ...
Сам же Данилов принялся разыскивать бывших сослуживцев предателя по абвергруппе. Дело это оказалось нелёгким — все эти люди уже отсидели за свои преступления, освободились по амнистии 55-го года и разъехались по всей стране. Да и те, кого удалось разыскать, ничего нового добавить в уже известное не могли — все они в последний раз видели Жуковского в 44-ом году.
И всё-таки однажды удалось найти одну любопытную ниточку. Речь шла показаниях бывшего следователя контрразведки абвергруппы-107, фельдфебеля РОА Фёдора Шевцова, жившего в Сибири. Тот на допросе рассказал местным чекистам следующее:
«Вместе с Жуковским я прослужил в абвергруппе больше двух лет и знал его хорошо. В последний раз его видел в конце 1944 года. Потом слышал, что он погиб. После войны я был арестован и осуждён за измену Родине к 20 годам лишения свободы. Где-то в 1948 году в лагере под Воркутой я встретил бывшего сотрудника абвергруппы Тихонова Леонида. Тихонов рассказал, что после войны ему удалось скрыться на территории Западной Германии, но потом он решил вернуться на Родину с повинной. Тихонов ещё сказал мне, что летом 1945 года видел Жуковского в Мюнхене...».
Данилов тут же принялся разыскивать этого Тихонова. Тот нашёлся в Свердловской области, где после 10-летней отсидки устроился на работу лесником. Подполковник срочно выехал на Урал. На состоявшейся встрече Тихонов подтвердил, что действительно в 45-ом году, в американской оккупационной зоне, видел Жуковского живым и здоровым.
— Знаете, мне показалось, что он там очень неплохо устроился, — заметил Тихонов. — Сытый, хорошо одетый, с американским пропуском для свободного перемещения... Впрочем, это и неудивительно. Игорь — хороший разведчик. Немцы всегда его ценили, постоянно ставили в пример. Думаю, что и у американцев он без работы не остался.
— Почему же вы на следствии в 45-ом ничего не рассказали об этой встрече?
— Не знаю, — пожал плечами лесник. — Наверное, просто меня об этом никто не спрашивал. Помню, тогда следователя СМЕРШа главным образом интересовала немецкая агентура, заброшенная в советский тыл и в партизанские отряды. А о Жуковском на допросе и словом никто не обмолвился.
Теперь у Данилова был надёжный свидетель, который видел Жуковского живым после таинственного исчезновения в 1944 году. С этим он и пошёл на специальное совещание к руководству, где выдвинул версию о том, что Жуковский и Глеб — одно и тоже лицо. Руководство поддержало подполковника, и в Москву было оправлено соответствующее сообщение. В столице также согласились с выдвинутой версией и предложили нашему Управлению продолжить наблюдение за матерью Жуковского...
Тем временем сотруднице КГБ, проживавшей в коммуналке вместе с матерью Жуковского, удалось к той войти в полное доверие. Как-то разговорившись по душам, мать обмолвилась, что её сын жив.
— Да? — удивилась сотрудница. — Но вы же сами рассказывали, что он пропал во время войны и с тех пор от него не было никаких известий. Где же он, почему не даёт о себе ничего знать?
— Не знаю, ничего не знаю, — словно почувствовав что-то неладное замялась мать и добавила: — Понимаете, у всех жизнь складывается по-разному, но чувствую, что он жив... Только ты об этом никому не говори...
А ещё сотруднице стало известно, что мать изменника ведёт странную переписку с кем-то, кто проживает на юге страны. Причём письма шли не напрямую, а через дальнюю родственницу Жуковской, проживавшую в Москве...
Пока разбирались с этой хитроумной конспирацией, случилось настоящее ЧП.
Осенним дождливым вечером 1959 года мать незаметно для наружного наблюдения вышла из дома... и не вернулась. Были начаты срочные поиски, с привлечением милиции. В те времена наша правоохранительная система работала быстро и чётко. И скоро выяснилось, что мамаша Жуковского через Москву направилась на поезде к берегам Чёрного моря, в украинский город Николаев. Оперативная группа горьковских чекистов двинулась следом. Уже на месте совместно с николаевскими коллегами наши принялись осторожно прочёсывать город, улицу за улицей.
В конце концов, старушка-мать нашлась на местном морском вокзале. Она прогуливалась по набережной, держа под руку мужчину средних лет. Чекисты, тщательно изучившие приметы Жуковского, сразу же узнали в этом человеке своего «клиента».
Мужчина был тут же арестован...
... Как оказалось, бывший офицер абвера Игорь Жуковский после войны действительно был завербован американцами, которые передали его так называемой Организации, возглавляемой бывшим нацистским генералом Рейнхардом Геленом. Позднее эта Организация стала основой для создания западногерманской разведки БНД. Жуковский значился в её штате как один из самых опытных специалистов по России.
Проживая на Западе, Игорь постарался установить связь с матерью, сообщив ей, что он жив. Время от времени он давал ей весточки о себе, умоляя при этом мать быть очень осторожной. Надо сказать, что старушка «не подкачала» — она изо всех сил маскировала своё знание о том, что её сын уцелел в войну и живёт теперь за границей.
В 1958 году Жуковского забросили в Советский Союз. Главной его задачей являлось проверить и по возможности «оживить» агентуру, оставленную фашистами во время войны на юге страны. По прибытии в Союз он сразу же связался с матерью, с которой установил конспиративную переписку через родственные связи в Москве...
Судили Жуковского — агента Глеба — там же где и задержали, в Николаеве. За двойную измену Родине его приговорили к расстрелу. Что же стало с его матерью, неизвестно. Одно лишь можно сказать точно — к уголовной ответственности привлекать её не стали. Может, с точки зрения абстрактного толкования закона, она и является виновной, но, в конце концов, она — мать, и её тайную, нелегальную связь с сыном-преступником чисто по-человечески можно понять и простить...
Записки палача
Где-то к началу 70-ых годов годов активный розыск государственных преступников на территории Горьковской области был в основном завершён. Наиболее опасные и известные деятели из числа предателей Родины были установлены и задержаны. Оставались лишь наиболее громкие дела всесоюзного значения, вроде розыска палачей Хатыни, которые могли скрываться по всей стране где угодно, не исключая и нашего региона. В силу политических и пропагандистских задач, поставленных государством, эти дела продолжали находиться в усиленной разработке прежде всего центрального аппарата КГБ. Во всех остальных случаях изменниками Родины теперь главным образом занимались только тогда, если эти люди каким-то образом всплывали в ходе тех или иных оперативных мероприятий, напрямую не связанных с розыском...
Так, сотрудниками КГБ был задержан некий Андреев, бывший офицер-танкист Красной Армии. Этот человек жил не просто скрытно, он вообще практически не выходил из дома, где проживал! Сначала им заинтересовалась милиция, а уже потом, после предварительного разбирательства, Андреева передали в КГБ.
Как оказалось, в 1943 году он, будучи раненым, под Воронежем попал в плен. Не выдержав лагерной жизни, дал согласие сотрудничать с немецкой разведкой. Однако, когда немцы забросили его в наш тыл, Андреев не стал выполнять их задание, а… попросту скрылся. Так он и жил, прячась и от врага, и от наших органов. Когда спустя многие годы после войны его задержали, то, по рассказам очевидцев, бывший танкист вздохнул с облегчением: двойная жизнь измотала его до предела. Суд внимательно изучил дело Андреева, принял во внимание его безупречную службу в Красной армии, факт попадания в плен после ранения, саботирование вражеского задания, закон 1955 года об амнистии…
Словом, отделался Андреев условным наказанием, во что, после объявления приговора, он долго не мог поверить!
А в середине 70-ых годов из города Орла в Горьковское Управление КГБ пришёл запрос на жителя Городца Василия Яковлевича Марунова, 1912 года рождения. В Управлении КГБ знали, что этот человек во время войны попал в плен, потом прислуживал немцам в качестве «хиви». В конце войны оказался во Франции, откуда его передали советским властям. В 1945 году он получил 10 лет лишения свободы: как оказалось, Марунов в начале войны дезертировал, за что был отправлен в штрафную роту, из штрафников он подался к немцам, это и предопределило суровость наказания.
Он отсидел весь свой срок и теперь тихо жил в родном Городце. Однако из запроса орловских чекистов выявлялась совсем иная личность: не исключалось, что под фамилией Марунов скрывался немецкий каратель Вилли Цандер, сотрудник тайной полевой полиции ГФП-580, зверствовавшей во время войны на территории ряда западных областей России.
Марунова несколько раз вызвали на беседы в Управление, где осторожно пытались выявить его прошлое. Пара бесед прошли спокойно, ничем особым Марунов себя не выдавал. А вот на третьем разговоре случилось неожиданное.
Явившись в Управление, Марунов неожиданно положил на стол пухлую тетрадь, исписанную чёрными чернилами. Оказалось, это были самые настоящие... записки карателя! Читать их без потрясения невозможно и сегодня!
— Я понимаю, зачем мы меня всё время вызываете, — сказал Марунов следователю. — Да, я был сотрудником ГФП-580 и убивал советских людей. В 1945 году эти обстоятельства я скрыл. Хоть и прошло уже 30 лет, но я не могу больше с этим жить, меня мучают кошмары. Поэтому всю свою деятельность я изложил вот в этой тетради.
Эти записи и стали главным обвинением Марунова и ещё нескольких бывших карателей на громком судебном процессе, который состоялся в Орле осенью 1976 года. Процесс тогда широко освещался в центральной прессе, выезжали на суд и мои нижегородские земляки из областной молодёжной газеты «Ленинская смена», написавшие потом большой и потрясающий очерк «Возмездие»...
Вообще, записки Марунова — это настоящая исповедь военного предателя. Начинаются они с описания лагеря в смоленской Сычёвке, куда он попал после того, как добровольно сдался в плен в начале 1942 года. Обессилев от ужасных лагерных условий, Марунов в числе ещё десяти человек поддался на немецкую вербовку — иначе, по его словам, его ждала верная и мучительная смерть от голода:
«На входе в баню сбросили своё, на выходе уже облачились в немецкое и подписались, что будем выполнять все немецкие приказы!».
Бывшие пленные отныне стали сотрудниками фронтового гестапо ГФП-580, действовавшего при 23-м армейском корпусе 9-й армии вермахта и беспощадно подавлявшего любое антифашистское сопротивление в прифронтовой полосе. Василий Марунов, который очень хорошо знал немецкий язык, выдал себя за советского немца и числился в ГФП под именем Вилли Цандера.
В числе новоявленных сотрудников тайной полевой полиции Цандер-Марунов сразу же был вовлечён в активную карательную деятельность. Ибо в специальном распоряжении по ГФП его начальника, полицейского комиссара Ганса Грамша, были вполне чёткие указания:
«В расстрелах должен участвовать каждый, чтобы не было потом разговоров, что один расстреливал, а другой нет».
В конце 1942 года Марунов принимал участие в уничтожении арестованных комсомольцев-подпольщиков из Сычёвки. В своей тетради он записал:
«Никто из расстреливаемых не просил пощады. Они смотрели на нас с ненавистью и шли на расстрел спокойно».
А далее начались массовые расстрелы в Орловской области. Особенно местным жителям запомнилась самая настоящая бойня, устроенная ГФП-580 в Медведевском лесу летом 1943 года: расстреляно свыше 350 человек. Как рассказывал потом один из карателей,
«...в это время Красная Армия приближалась к Орлу, и командование 9-й немецкой армии отдало приказ уничтожить всех узников орловской тюрьмы. Командир ГФП-580 Грамш определил, когда и кто из сотрудников примет участие в расстреле».
В числе отобранных палачей оказался и Марунов. Из его послевоенных записок:
«Очередь дошла до меня. Я подал руку мужчине средних лет, который знал свою участь. Выйдя из машины, он гордо подошёл к яме, сжатые кулаки закинул назад. Не целясь, я нажал на спусковой крючок и убил его. Потом уступил место повелителю другой жертвы.
Мальчишка лет двенадцати, видя перед собой ужас, ни с чем не сравненный, спрятался под сиденье машины. Худой, измученный, в нём живого ничего не было, судорожно дрожал с большими глазами, зовущими на помощь. Обер-фельдфебель Клееберг выволок мальчишку за ноги и пристрелил его...
После акции Клееберг подошёл к полной яме убитых и для контроля прочесал её из автомата до последнего патрона. В семи метрах от ямы находилась куча одежды раздетых узников. Вокруг копошились трое немецких солдат. К ним подошёл Клееберг. Один солдат вытащил пуховый платок, любуясь им, уже совсем хотел забрать с собой, но Клееберг, видя такую добычу, ухватился за другой конец платка, потянул к себе. Слабый коршун уступил сильному».
Когда в 1976 году Марунова спросили, кого и за что расстреливали в Медведевском лесу, он только пожал плечами: «Коммунисты. Или партизаны. Или кто из их семей. Я не вникал».
В общем-то, записи это подтверждают:
«Клееберг торопил. Кто был моей жертвой и за что я должен был её расстрелять, раздумывать не пришлось. Просто нажал на спусковой крючок, как в парковом тире. Попал — получи приз... На утро следующего дня был банкет. Собрались на берегу речки. Клееберг провозгласил тост: «За успешную операцию!» Стоя выпили шнапс. Рудольф преподнёс полный таз отваренных сосисок. Потом был концерт. Я играл на балалайке и показывал фокус: разделся до трусов, поставил на живот стакан со шнапсом и доставал его зубами. Когда кончил, все кричали: «Браво, Вилли!» Переводчик Баслер похлопал по плечу и сказал: «Хорошие вы ребята, однако жалко, что русские»».
Однажды в Смоленской области полицаи выследили двух партизан, укрывшихся в деревенской избе. Марунов пишет:
«Окружили избу. Кто-то из нас крикнул: «Сдавайтесь!» В ответ с чердака начали стрелять. Баслер бросил в окно гранату. Клееберг облил дом керосином и поджёг двумя ракетами. Мы стреляли по крыше. Один партизан сгорел, а другому, кажется, удалось уйти».
Спустя 30 лет этот выживший партизан, Андрей Константинович Яровой, пришёл на суд в качестве свидетеля преступлений ГФП-580...
Впрочем, Марунов не только зверствовал, немцы его задействовали и в чисто провокационной работе. Об этом он откровенно поведал уже на суде:
«Мне и Серебрякову поручили задание — выявить партизанских связных в деревне Большие Бортники. Инструктировал нас лично начальник команды ГФП-580 Ганс Грамш. Надо было войти в доверие к связной партизан и подготовить почву для её ареста.
Серебряков переоделся в гражданскую одежду, а я — в форму советского лётчика. Одежду подобрали тщательно. Выбор её был большой — обречённых перед расстрелом заставляли раздеваться. Вечером нас привезли в деревню и поселили в палатку, где жили рабочие гаража. По легенде мы выдавали себя за военнопленных. Днём в мастерской чистили механизмы и потихоньку наблюдали за тем, что происходит в деревне...
Вскоре мы установили, что чаще всех из деревни отлучается молодая девушка Шура. Решили её проверить. Однажды я имитировал побег из мастерской и вечером постучался в дом Шуры. Когда она вышла, я стал просить её помочь мне немедленно связаться с партизанами. Представлялся лётчиком со сбитого самолёта, говорил, что мне угрожает смерть.
Шура вначале отнеслась ко мне недоверчиво. Но требования мои были настойчивыми, и весь вид мой внушал доверие. Наконец она сказала, что сама проводить меня в отряд не может, но постарается вызвать партизан-проводников. Она велела мне затаиться и ждать до утра.
Я сделал вид, что ушёл в лес, а сам пробрался в мастерскую, взял машину и поехал к шефу группы ГФП-580 Грамшу. Ночью был поднят по тревоге карательный отряд. Оцепили деревню и устроили засаду».
В эту засаду угодила и сама связная, и ещё двое молодых партизан. По словам Марунова, задержанных передали немецкой военной разведке, и об их дальнейшей судьбе он ничего более не знает...
А потом были кровавые пути-дорожки в Брянской области и в Белоруссии. Под Брянском, в местечке Пробное, убийцы из ГФП-580 расстреляли с десяток человек подозреваемых в поддержке партизан, а в городе Бобруйске в июне 1944 года — только за один день — убили свыше 200 мирных жителей. Как показал Марунов, шло советское наступление, немцы очень торопились, перед расстрелом не было времени даже снять одежду с обречённых, что до этого удавалось всегда. Не получилось и засыпать две огромные ямы — советские танки уже выходили на окраину Бобруйска. Потому жертв бобруйского расстрела облили горючим и подожгли.
Неудивительно, что Марунов после войны тщательно скрывал своё участие во всех этих преступлениях, прикинувшись на допросе в Смерше обычным «хиви». Однако загубленные невинные души буквально годами не давали ему спокойно спать. И однажды, — может, для самоуспокоения — он начал записывать свои военные воспоминания, которые потом и передал в КГБ.
Впрочем, его арест был лишь делом времени: органы госбезопасности упорно шли по его следу. Не спасло Марунова и то обстоятельство, что в ГФП он служил под чужой немецкой фамилией. В 1971 году в ГДР арестовали и осудили бывшего фельдфебеля из ГФП-580 некоего Карла Горни. Он-то и дал подробные показания на всех русских сотрудников.
... Марунов и ещё несколько его подельников из тайной полевой полиции были приговорены Орловским областным судом к расстрелу. В своём последнем слове он сказал: «Фашисты сделали меня моральным уродом на всю жизнь». Журналист газеты «Неделя» Виктор Белоусов, который присутствовал на процессе, резонно на это заметил: «Марунов сам позволил себя сделать таким...»...
Давным-давно была война
В 70-ые годы Горьковскому Управлению КГБ пришлось разбираться с антисоветской деятельностью так называемой «церкви евангельских христиан-баптистов» — ЕХБ. Ветеран Управления Владимир Котов в своей книге воспоминаний об этом писал так:
«... отдельные руководители евангельских общин, стоящие на экстремистских позициях, пошли на разжигание религиозного фанатизма и запугивания верующих «вторым пришествием Христа». При этом вожаки раскола выдвинули главным условием спасения — «страдания за веру». Но так как в Советском Союзе никакими законами не предусмотрено ущемление прав верующих, в том числе и за религиозные убеждения, то вожаки раскола стали искусственно подталкивать обманутых верующих на конфликты с органами власти. Для руководства отошедшей части баптистов-раскольников был создан так называемый «Совет церквей ЕХБ» (СЦЕХБ), перешедший на нелегальное положение. Его руководители спровоцировали отдельные сектантские общины ЕХБ на отказ регистрации общин в законном порядке, поставив верующих перед выбором: либо соблюдать законы — и тогда лишиться «спасения», либо нарушать — и стать «страдальцем за веру».
Для придания должной активности своим прихожанам лидеры СЦЕХБ развернули активную пропаганду против Советской власти, призывали не платить налогов, не участвовать в выборах, не получать гражданских документов, отказываться от призыва в армию и т.д. Примечательно, что эта антигосударственная «борьба» открыто поддерживалась некоторыми западными государствами и их спецслужбами, которые пытались даже поставить сектантам типографское оборудования для изготовления и распространения своих прокламаций.
Среди прочих вождей СЦЕХБ в поле зрения КГБ попал и пресвитер Выксунской общины по фамилии Купцов, на то время, наверное, самый активный антисоветский баптист-проповедник на территории Горьковской области. Оказалось, что этот человек уже давно известен органам госбезопасности...
В начале войны Купцов был младшим командиром Красной Армии. Оказавшись в сентябре 1941 года вместе со своим взводом в окружении, он дезертировал, бросив своих бойцов. Он решил переждать войну, спрятавшись на украинском хуторе. Но в марте 42-го года при проверке документов немцы его арестовали и препроводили в лагерь для военнопленных в Виннице. А буквально через несколько месяцев Купцов примкнул к группе бывших советских командиров, которые решили пойти на услужение к оккупантам.
Предатели сформировали казачье подразделение, которое боролось с партизанами, охраняло тылы немецких войск и фашистские тюрьмы. В 1943 году это подразделение влили в состав 1-ой казачьей дивизии вермахта, позднее преобразованной в 15-ый кавалерийский казачий корпус войск СС. Немцы бросили этих казаков против бойцов югославского партизанского сопротивления. О том какими методами осуществлялась эта борьба уже после войны на допросе в СМЕРШ откровенно рассказал командир корпуса генерал Гельмут фон Паннвиц:
«Из многочисленных преступлений, совершённых подчинёнными мне казаками в Югославии, мне припоминаются следующие факты:
Зимой 1943—1944 годов в районе Сунья-Загреб по моему приказу было повешено 15 человек заложников из числа югославских жителей...
В конце 1943 года в районе Фрушка-Гора казаки 1-го кавалерийского полка повесили в деревне 5 или 6 (точно не помню) крестьян.
Казаки 3-го, 4-го и 6-го кавалерийских полков в этом же районе учинили массовое изнасилование югославских женщин.
В декабре 1943 года подобные же экзекуции и изнасилования были в районе города Брод (Босния). В мае 1944 года в Хорватии, в районе южнее Загреба казаки 1-го полка сожгли одну деревню...
Я также вспоминаю, что в декабре 1944 года казаки 5-го полка... во время операции против партизан в районе реки Драва, учинили массовое убийство населения и изнасилование женщин...».
Купцов служил командиром эскадрона в 4-ом полку, имея звание ротмистра. Такие немецкие награды, как «бронзовая» и «золотая» медали, два Железных Креста свидетельствовали о том, что будущий пресвитер-баптист принимал в карательных акциях самое непосредственное и активное участие. Кстати, Паннвиц лично знал и ценил Купцова.
Об этом он после войны поведал следователю СМЕРШ, когда отвечал на вопрос о лицах, проходивших службу в 15-ом корпусе:
«Я могу только припомнить лиц, с которыми мне приходилось встречаться по службе в основном из офицерского состава. Ротмистр Купцов — командир эскадрона в четвёртом казачьем полку... Имеет хорошее образование... Награждён Крестом первой и второй степени...».
По этому поводу Котов верно заметил: «Я — военный человек и знаю, что надо чем-то особым себя проявить, чтобы тебя запомнило высокопоставленное лицо. Как видим, ротмистра Купцова командир корпуса, генерал-лейтенант немецкой армии, запомнил хорошо».
В конце войны наши союзники-англичане пленили казаков на территории Австрии, а потом выдали Советскому Союзу. Ротмистра осудили на 25 лет, из которых он отсидел только десять — вышел по амнистии 55-го года. А перед самым освобождением он написал в Президиум Верховного Совета СССР слёзное прошение о помиловании. Там были такие слова:
«За совершённые мною преступления я наказан совершенно справедливо... Отбывая срок наказания, я понял всю тяжесть совершённых мною преступлений. Искуплю вину перед народом и Родиной честным трудом... Прошу дать мне возможность стать в ряды честных советских граждан и трудиться не покладая рук на благо своего народа».
Как именно Купцов «трудился» и «благодарил» свою Родину за досрочное освобождение, я уже сказал... В 1972 году с ним встретились сотрудники КГБ, которые поговорили с проповедником в предельно жёсткой форме, напомнив о его «подвигах» во время войны и о послании-прошении органам Советской власти. Было видно, что пресвитер-баптист страшно испугался, он начал лепетать о том, что де его не правильно поняли и что он вовсе никакой не антисоветчик.
Беседа, надо сказать, оказалась весьма результативной. Сразу после неё баптистская агитация на юге Горьковской области сразу сошла на нет. А сам Купцов, до самой своей смерти, стал вести очень тихий образ жизни...
Впрочем, большинство других нераскаявшихся изменников вели себя куда как скромнее и тише: трус он и есть трус, хоть на войне, хоть в мирной жизни. Свою злость и попытки оправдания за совершённые ими преступления они чаще всего изливали не далее круга своих семей и прочих близких родственников. В этих разговорах изменники выдавали себя за жертв «культа личности» и «сталинско-биревского произвола», жаловались на годы жизни, угробленные в лагерях. Понятно, что чаще всего родные люди верили им — ну как не поверишь близкому родственнику, который в этой жизни является вроде бы нормальным советским человеком, отнюдь не похожим на тот хрестоматийный облик предателя, коего рисовала наша пропаганда? Может, действительно его неправедно преследовали и осудили?
И когда в стране началась перестройка, когда рухнула идеологическая монополия коммунистической партии, когда вообще развалилась вся Советская власть, десятки тысяч граждан ринулись в прокуратуру с просьбами о реабилитации своих родственников. И многим из них пришлось столкнуться с по-настоящему трагическим разочарованием, которое несколько лет назад ярко описал старший помощник прокурора Ленинградской области Владимир Старцев в интервью газете «Ваш тайный советник»:
«В последние годы пошёл вал обращений от детей репрессированных граждан. Они просят признать своих родителей реабилитированными, так как по закону могут получить социальное пособие — порядка 800 рублей ежемесячной выплаты. Мы поднимаем дела из архивов и во многих случаях сталкиваемся с тем, что репрессированные в советское время были расстреляны или сидели в лагерях не просто так — кто-то получил срок за грабёж и воровство, а кто-то служил старостой при немцах... Дети нередко узнают о прошлом своих родителей впервые! Для некоторых это был настоящий шок...».
Подобного рода случаи, когда военные преступники или их родственники пытались присвоить себе статус «репрессированных», наблюдались буквально во всех российских регионах, не исключая Горьковскую-Нижегородскую область — особенно, в период огульного охаивания истории Советского Союза в конце 80-х — начале 90-ых годов. Но здесь надо отдать должное областной прокуратуре, которая чрезвычайно внимательно исследовала каждую заявку, поданную на реабилитацию. Ибо в принятый на либерально-демократической волне 1991-го года Закон о жертвах политических репрессий вовремя были внесены поправки, исключающих из перечня жертв коммунистического режима лиц, осужденных за измену Родине в военное время.
И это в высшей степени справедливо! Справедливо не только с точки зрения самой светлой памяти о наших соотечественниках и всех граждан бывшего Советского Союза, вынесших на своих плечах страшное бремя Великой Отечественной войны, но и с точки зрения воспитания подрастающего поколения, наших с вами детей.
«Да, отходчив наш народ, не злопамятен, что само по себе хорошо, — написал в своих воспоминаниях Владимир Котов. — Но не забывчив, так как предательство, хотя и прощённое, нельзя забывать. Хотя бы во имя того, чтобы мы не взрастили его своими руками в будущем».
Думаю, лучше об этом и не скажешь...
Вадим Андрюхин, главный редактор (материалы, изложенные в этой статье взяты из моей книги «По следу Вервольфа» , документы для которой автор этих строк собирал больше 10 лет)
