Отложенный Апокалипсис: хроники мирового ядерного противостояния (продолжение)
Наш постоянный автор Сергей Тарасович Брезкун (Сергей Кремлёв) в 2016 году выпустил в свет книгу «Меч или Весы? Ядерный фактор в проблеме войны и мира». Наша редакция с согласия автора публикует главу «Кулак, шире чем лоб...» из части IV этой книги «Мир на планете и войны на картах».
Кулак, шире чем лоб…
БОЛЬШОЙ ядерной авантюрой была и политика США, и передержки в такой жёсткой оценке нет.
Задумаемся – какая ядерная политика была бы для США рациональной с самого начала её возникновения? Очевидно та, которая обеспечивала бы безопасность, во-первых, непосредственно территории страны, а во-вторых, – безопасность территории союзников.
При таком подходе сохранение, совершенствование и разумное наращивание ядерного арсенала сдерживания было логичным решением. Но разумным был бы именно потенциал сдерживания, и не более того. А Соединённые Штаты Америки начали уже во второй половине 1940-х годов наращивать потенциал первого уничтожающего («внезапного обезоруживающего» и т.п.) удара по СССР. Сегодня это хорошо известно. Причём с той или иной степенью интенсивности такая линия была характерна для ядерной политики США на протяжении всего её существования. Осталась она такой и сейчас, принимая в перспективе всё более напористые черты и угрожающие размеры.
И вот как эта авантюрная линия возникала и крепла…
В августе 1945 года в Японии отгремели два первых и последних боевых ядерных взрыва, а с 11 сентября по 2 октября 1945 года в Лондоне прошла первая сессия Совета министров иностранных дел (СМИД) – органа, куда входили министры СССР, США, Великобритании, Франции и Китая.
Военный министр США Стимсон позднее вспоминал, что после его разговора накануне Лондонской сессии СМИД с государственным секретарем США Бирнсом, сложилось впечатление: Бирнс ожидает, что «бомба, положенная в его карман, будет, так сказать, отличным решением проблемы». Но СССР оказался «несговорчивым» (определение Бирнса). И руками гоминьдановского Китая Бирнс сессию сорвал.
31 октября 1945 года Объединённый комитет начальников штабов США дал первую сводку «атомных» мишеней на территории Советского Союза… Уничтожению подлежали: Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль.
Пока что в этом списке отсутствовали лежавшие в развалинах Киев, Харьков, Сталинград, Севастополь, но вскоре будут учтены как потенциальные цели и они, а также десятки других крупных городов СССР.
С 16 по 26 декабря всё того же 1945 года в Москве проходило Совещание министров иностранных дел СССР, США и Великобритании. Кроме прочего, на Совещании было решено внести на I сессии Генеральной Ассамблеи Организации объединенных наций (ГА ООН) предложение об учреждении комиссии «для рассмотрения проблем, возникших в связи с открытием атомной энергии и других, связанных с этим, вопросов».
Через месяц, 24 января 1946 года на I сессии ГА ООН в Лондоне Комиссия по атомной энергии была создана. Она работала над проектами конвенций о запрещении атомного оружия и о создании системы контроля за использованием атомной энергии исключительно в мирных целях.
Однако уже 14 июня 1946 года представитель США Бернард Барух внёс в Комиссию план, вошедший в историю под его именем. Сутью плана было создание международного контрольного органа, неподотчётного Совету Безопасности ООН, зато имевшего широчайшие полномочия по контролю и инспекциям.
Еще бы! Все ядерные объекты всех стран-участниц (реально это были, конечно, США и СССР, а также Англия) должны были быть переданы под «международный контроль» с правом доступа на национальную территорию, нахождением на этой территории штата представителей-инспекторов и т.п. Запрещение же атомного оружия (то есть, отказ США от ЯО) планом Баруха не предусматривалось.
План Баруха в России с самого начала расценили как попытку закрепления атомной монополии США путём американского контроля над советскими атомными работами. И такая оценка была единственно состоятельной. План Баруха ушёл в небытие, а 29 июля 1949 года за ним последовала и сама Комиссия ООН.
ДВОЙНОЙ стандарт линии США с годами не изменялся. Он хорошо проявился, например, в первой инаугурационной речи Эйзенхауэра 20 января 1953 года. Эйзенхауэр говорил о том, что «наука, по-видимому, готова даровать нам свой последний подарок, а именно способность ликвидировать человеческую жизнь на планете». С другой же стороны, он подчёркивал, что «силы добра и зла велики, вооружены и находятся по отношению друг к другу в таком противостоянии, которое редко имело место в истории».
Под силами Добра подразумевался, естественно, Запад и, прежде всего, США, нажившие на Второй мировой войне огромный золотой запас.
Роль Мирового Зла отводилась, таким образом, Советскому Союзу, который ко времени первой инаугурации Эйзенхауэра ещё не залечил страшные раны той же войны.
Но вот один из примеров политики «Сил Добра» во главе с президентом Эйзенхауэром, который привожу, полностью следуя за рассказом и оценками биографа Эйзенхауэра С. Амброза. Амброз сообщает, что об этом событии его герой не распространялся даже в таком укромном месте, как личный дневник, поскольку считал, что об успехах ЦРУ лучше помалкивать. А свержение законного премьер-министра Ирана Мохаммеда Мосаддыка и было таким вот «тихим» успехом свежеиспечённого Центрального Разведывательного Управления, созданного в 1947 году.
Мосаддык конфисковал англо-иранскую (фактически – английскую) нефтяную компанию и разорвал дипломатические отношения с Англией. Англия установила блокаду иранской нефти, а английский министр иностранных дел Энтони Иден отправился в Вашингтон с предложением объединить усилия «Интеллиджентс Сервис» и ЦРУ для свержения Мосаддыка.
Считается, что Эйзенхауэр был политически сдержанней Трумэна. Как сказать! Именно Эйзенхауэр дал «зелёный свет» активизации ЦРУ и ориентировал его на перевороты в неугодных США странах. Как пишет Амброз, при Эйзенхауэре и директоре ЦРУ Аллене Даллесе «масштабы и объём деятельности ЦРУ в 50-е годы увеличились катастрофически».
Так вот, применительно к Ирану, с согласия Эйзенхауэра (устного, документами не фиксируемого), был разработан план «Аякс» – простой и эффективный. Было решено подкупить всех офицеров иранской армии. Их и подкупили – если и не всех, то необходимое для успеха переворота количество. Армия арестовала Мосаддыка, в Иран вернулся шах и подписал соглашение, по которому крупнейшие американские нефтяные компании получали 40 процентов иранской нефти!
«Все были довольны, – подводил итог Амброз, – за исключением народа Ирана и британских нефтепромышленников, которые лишились своих монопольных прав».
Что ж, в конце концов, такой вот «благородный» поступок «империи Добра» мог бы рассматриваться как всего лишь двусторонняя ирано-американская проблема, если бы… Если бы не то обстоятельство, что Америка была ещё и ядерной державой, а при этом демонстрировала весьма низкий уровень внешнеполитической морали. Авантюризм в политике – всегда не лучший метод. Авантюризм, вооружённый сотнями и тысячами ядерных зарядов – это уже глобальная угроза!
ПРИМЕРНО через год после акции США в Иране – 8 октября 1954 года, Эйзенхауэр на пресс-конференции сделал заявление по поводу летнего испытания (в августе 1953 года) в СССР первой водородной бомбы.
«Советы теперь имеют запасы атомного оружия, – заявил он, – они способны совершить атомное нападение на нас, и эта способность будет со временем возрастать».
Даже не останавливаясь на степени «обоснованности» обвинений американского президента в адрес СССР, попробуем мысленно перевернуть ситуацию…
Итак, представим себе, что в 1945 году атомную монополию получил СССР и тут же начал интенсивно наращивать свой ядерный арсенал.
Тут были бы возможными два варианта, и первым из них могло стать предложение Америки «Советам» запретить атомное оружие. А если бы СССР отказался это сделать – как это реально сделали США, то Америке ничего не оставалось бы, как начать собственные разработки – что реально СССР и сделал.
Продолжим наш мысленный эксперимент: в 1949 году США ликвидировали атомную монополию СССР, а в 1953 году при своём немногочисленном – по сравнению с советским – ядерном арсенале, испытали бы водородное оружие.
Что сказал бы тогда президент США? Скорее всего, он сказал бы нечто вроде следующего: «Мы теперь имеем запасы атомного оружия и способны успешно противостоять планам агрессии Советов против Америки, и эта наша способность будет со временем возрастать».
И как раз такое заявление было бы логичным – ведь при наличии ЯО у обеих держав с ростом ядерных арсеналов возрастает не возможность «совершить атомное нападение», а способность сдержать потенциального агрессора.
В реальности атомным монополистом, угрожающим России, была с 1945 по 1950-й год Америка. Однако Америка почему-то отводила роль потенциальной жертвы себе, а России почему-то – роль безумного агрессора. И это – при том, что ядерный потенциал СССР был крайне слаб по сравнению с американским, и СССР был окружён сетью зарубежных военно-воздушных баз США с авиационными носителями ЯО.
Поставить себя на место России, находящейся под американским ядерным «мечом», ни Америке, ни её президенту в голову не приходило. Хотя когда генерала (ещё не президента) Эйзенхауэра на слушаниях в Конгрессе в ноябре 1945 года попросили оценить вероятность развязывания русскими новой войны, он ответил:
«Россия не может извлечь никакой выгоды из войны с Соединёнными Штатами. Я думаю, что один из основных мотивов нынешней политики России – сохранение дружбы с Соединёнными Штатами».
И если уж так оценивалась линия СССР при жёстком Сталине, то с чего бы ей было меняться на более агрессивную при его преемниках, обладающих более слабой волей? К тому же, Г.М. Маленков сразу после смерти И.В.Сталина заявил 15 марта 1953 года, что между двумя нашими странами не существует такого спорного вопроса, который нельзя было бы решить мирными средствами на основе взаимопонимания.
Впрочем, это понимал и президент Эйзенхауэр, который в частной беседе мог признать, что «в мире нет такой вещи, ради которой коммунисты... были бы готовы рисковать потерей Кремля». При явной оскорбительности такого тона для русского человека, мысль в основе своей была верна в том отношении, что обоюдное обладание ядерным оружием делало войну невозможной как для Вашингтона, так и для Москвы.
Вопрос был в том, на каком количественном и качественном уровне ядерных вооружений можно и нужно было остановиться, чтобы на политической «шахматной доске» сохранялся «ядерный пат»...
В ИЮЛЕ 1953 года в журнале «Foreign Affairs» научный руководитель американского Атомного проекта Роберт Оппенгеймер опубликовал статью «Атомное оружие и американская политика». Он оценивал потенциальную гонку вооружений между сверхдержавами как не имеющую смысла. Когда Америка произведёт свою двадцатитысячную бомбу, она всё равно не сможет парализовать русскую двадцатитысячную бомбу, считал знаменитый физик. Но к его мнению не прислушались.
Что же до Эйзенхауэра, то его роль можно расценивать как одновременно и конструктивную, и деструктивную с преобладанием последнего элемента. Личность генерала-президента вообще представляется весьма превратно или однобоко. Стандартный его имидж – скромность и простота. Однако удивительнейшая деталь: этот «скромник», например, не одевался сам. Нижнее белье (!), носки, ботинки, брюки, сорочку, пиджак и галстук на него надевал слуга Джон Моани! В ХХ веке это не характерно даже для монархов, а таким был выборный президент крупнейшей республики...
Полу-пикантный штрих отмечен выше не ради оживления читательского внимания. Просто в нём хорошо отражены некоторые реальные, а не пропагандистские черты характера Эйзенхауэра и... психологическая основа американской политики в сфере атомного оружия. Эта политика была год за годом весьма, так сказать, капризной, однако американским истеблишментом капризность воспринималась как нечто естественное, ибо всё, что делает Америка – это хорошо. Вот и Эйзенхауэр был настолько, как видим, уверен в том, что он не может поступать неверно, что его поразительное барство отнюдь не представлялось ему самому отвратительным.
Эйзенхауэр с одной стороны сдерживал реальный ядерный авантюризм своего государственного аппарата. Так, в 1954 году Объединённый комитет начальников штабов, Национальный совет безопасности и Государственный департамент пять раз (!!) рекомендовали президенту начать интервенцию в Азии с применением атомных бомб против Китая и Вьетнама. Все пять раз он сказал «нет», однажды заметив военным: «Вы, ребята, должно быть сумасшедшие! Мы не можем использовать эти страшные штуки против азиатов во второй раз за время менее десяти лет. О, мой Бог!». Эта мудрая неуступчивость Эйзенхауэра – заслуга перед человечеством несомненная...
С другой стороны, в 1955 году Конгресс по просьбе президента подавляющим большинством (палата представителей – 410 голосами против 3, сенат – 83 против 4!) фактически дал ему карт-бланш на вступление в войну тогда и так, как он это сочтёт необходимым. Собственно, это была индульгенция за все будущие действия любого характера. Это была, фактически, и санкция не только на жёсткость по отношению к «азиатам», но, одновременно, и на начало атомной войны. И это само по себе подтверждало тотальную неадекватность ядерных воззрений американских политических кругов.
Конечно, это была ещё не война против СССР, но это был курс, проводимый на грани вовлечения в конфликт с Соединёнными Штатами также и Советского Союза. Эйзенхауэр, впрочем, устоял перед «силовым» соблазном и тут, хотя и получил авансом индульгенцию от американского Конгресса. Опять-таки – явный плюс ему как главе государства и человеку, однако...
Однако, сдерживая реальную войну, Эйзенхауэр не только не сдерживал, но и санкционировал реальную гонку ядерных вооружений. К концу президентства Эйзенхауэра Америка ежегодно производила атомных бомб больше, чем их было суммарно накоплено к середине 1950-х годов. Благодаря политике администрации Эйзенхауэра Америка получила более 6 тысяч ядерных зарядов и... более низкий уровень безопасности.
16 АПРЕЛЯ 1953 года на заседании Американского общества редакторов газет в отеле «Статлер» в Вашингтоне Эйзенхауэр – явно отвечая на мартовскую речь Маленкова – произнёс речь «Шанс для мира». «Самое страшное – это атомная война», – говорил он тогда.
Что ж, суть ситуации была определена верно. Верна была и следующая констатация Эйзенхауэра:
«Каждая изготовленная пушка, каждый спущенный военный корабль, каждая запущенная ракета в конечном итоге означают ограбление тех, кто голоден и не накормлен досыта, кто мёрзнет и не имеет одежды. Этот мир оружия растрачивает не только деньги, он растрачивает силы наших рабочих, способности наших учёных и надежды наших детей... Это не тот образ жизни, который можно назвать жизнью в истинном смысле этого слова».
Ярко осудив масштабные военные усилия на словах, Эйзенхауэр олицетворил своей практической политикой тот военно-промышленный комплекс, который как раз в его президентство окончательно вышел в США на командные государственные высоты. Собственно, сам Эйзенхауэр и запустил в широкий оборот этот термин – «военно-промышленный комплекс», придуманный одним из его советников. Эйзенхауэр же предупредил об опасности возрастания влияния этого комплекса на дела США и мира в целом.
Формула Данте «Благими намерениями вымощена дорога в ад» была здесь уместна, может быть, как нигде и никогда до этого...
Но даже намерения США были, впрочем, далеко не благими и благовидными. В два часа дня 8 декабря 1953 года Эйзенхауэр на Генеральной Ассамблее ООН произнёс новую речь, названную уже: «Атом для мира». Устами президента Соединённые Штаты предлагали, чтобы США, Англия и СССР сообща внесли часть своих запасов расщепляющихся материалов в Международное агентство по атомной энергии, которое должно действовать под эгидой ООН. Целью же провозглашалось мирное использование атомной энергии, чтобы посредством помощи при строительстве атомных электростанций «обеспечить обилие электроэнергии для тех районов мира, которые страдают от недостатка электроэнергии».
Эйзенхауэр предложил также, чтобы взнос США превышал советский в пять раз.
Заманчиво?
Да – для... США!
Собственно, одна запись в дневнике Эйзенхауэра ставит всё на свои места:
«Соединённые Штаты, безусловно, могут себе позволить сократить ядерные запасы в два или три раза по сравнению с тем количеством, которое русские могут внести в фонд... и, несмотря на это, улучшить нашу относительную позицию в холодной войне, даже в случае возникновения войны».
Как видим, вновь и вновь вместо идей паритета в США были в ходу идеи диктата – не мытьем, так катаньем Америка стремилась к превосходству. И что интересно: биограф Эйзенхауэра Амброз утверждает, что после речи американского президента «русские молчали», и продолжает: «Они не дали ответа ни через несколько дней, ни в последующий год, ни через год... Их подозрения возобладали над рассудительностью».
Ну, во-первых, дневниковая запись – в отличие от ооновской речи Эйзенхауэра – доказывала, что как раз рассудительность и осмотрительность заставляли русских отнестись к американской идее именно что с подозрительностью. Ведь даже в идее мирных атомных электростанций была скрыта именно американская выгода – экономическая. Экономика США находилась не в лучшем положении, а навязанный через ООН «экспорт» уже близких к реальности атомных электростанций обеспечивал бы им очередную монополию и был прибылен. На этой стороне «мирного» «бескорыстия» Америки мы чуть погодя ещё остановимся.
Однако более существенным было иное – прямо относящееся к реакции СССР. Амброз, пользуясь словарем гуингмов Свифта, говорил то, чего нет. Видно очень уж не хотелось ему напоминать американскому читателю, что ответ на предложение Эйзенхауэра был Россией дан. Дан в заявлении правительства СССР, и дан через 13 дней – 21 декабря 1953 года. Причём в рассудительности этому заявлению отказать было нельзя никак. Оно указывало на два основных недостатка идеи американцев.
Первое... Предложение предусматривает ограниченное использование ядерных материалов в мирных целях, а главная их масса по-прежнему будет направляться на производство ядерного оружия.
Второе... Предложение не ограничивает возможность применения ядерного оружия и не ослабляет опасность ядерного нападения. Вопрос о запрещении ядерного оружия американцами не затрагивался.
Было в заявлении и мощное – по тем временам – конкретное контр-предложение о том, чтобы все государства «приняли на себя торжественное и безоговорочное обязательство не применять атомного, водородного и другого оружия массового уничтожения».
Позиция СССР самим фактом своего существования показывала подлинный масштаб американской инициативы, которая на фоне советской инициативы сразу блекла. Английский лейбористский орган «Daily Herald» в номере от 23 декабря 1953 года расценил советское предложение как «лучшую весть в 1953 году и даже как «первую ласточку лучшей вести в нашем столетии». Подобная оценка была не единичной. Солидная «New York Herald Tribune» признавала, что «американское предложение не претендует на ограничение или даже регулирование атомного оружия». Даже Бернард Барух 3 мая 1954 года публично заявил, что предлагаемый Эйзенхауэром атомный фонд «сам по себе не может разрешить основной проблемы контроля над атомной энергией».
Действительно, если бы Эйзенхауэр и его окружение хотели подлинной разрядки, то было бы логичнее предложить в качестве первого американского шага односторонне ликвидировать под международным контролем, например, тысячу своих атомных бомб.
А затем – не наращивать ядерные вооружения США, сократить их в перспективе до более низкого уровня СССР в случае, если бы СССР принимал на себя соответствующие обязательства. Конечно же, все ядерные авиационные базы вокруг СССР должны были ликвидироваться или подлежать глубокой консервации.
Однако о такой альтернативе ни Амброз, ни герой его книги – президент Эйзенхауэр, ни те круги, выразителем интересов которых Эйзенхауэр был, даже помыслить себе не могли. И, собственно, могло ли быть иначе? Ведь в окружении президента США были такие фигуры, как Аллен Даллес и Джон Фостер Даллес, сказать о которых повод у нас ещё будет.
Но и это не всё!
Умолчав о реакции Советской России после президентской речи 8 декабря, Амброз тем более не мог упомянуть о том, что было до этой речи! А именно – о советском предложении на VIII сессии Генеральной Ассамблеи ООН 10 ноября 1953 года. А ведь тогда предлагалось не более и не менее, как признать использование атомного и водородного оружия противоречащим совести и чести народов!
Делегация СССР высказалась за то, чтобы не позднее 1 марта 1954 года Комиссия по разоружению представила Совету Безопасности ООН предложения о существенном сокращении вооружений пяти великих держав и о запрещении атомного, водородного и других видов оружия массового уничтожения.
Написать об этом для того же Амброза означало собственноручно и полностью разрушить дутый имидж якобы добросовестных, бескорыстных и озабоченных мировой напряжённостью Соединённых Штатов Америки. Поэтому то, что он «забыл» о важнейших советских инициативах начальной ядерной эпохи, неудивительно.
А вот нам – в России, о таком забывать негоже. Негоже и не делать из всего этого адекватных выводов. Ведь для полной оценки программы «Атом для мира» надо знать и ещё кое-что.
Скажем, вот что...
ПРОКЛАМИРУЯ на словах внешне вполне привлекательные идеи перехода к широкому международному сотрудничеству в сфере мирного использования атомной энергии, на деле Соединённые Штаты Америки не желали иметь паритетные отношения даже со своим ближайшим внешнеполитическим партнёром и союзником – Англией.
Основные массивы информации по непосредственно ядерному оружию не имели коммерческого значения, однако Америка не желала передавать их Англии. Зато в резкой манере Соединённые Штаты требовали от Англии передачи данных по атомным электростанциям, то есть – по той проблеме, где Англия имела тогда лидирующие позиции. В ходе своего визита в Вашингтон в середине 1958 года Макмиллан сдался и «сдал» американцам сведения по английской атомной электростанции в Колдер-холле и по технологии производства тепловыделяющих элементов.
В то время уже было создано континентальное Европейское сообщество по атомной энергии (Евратом). Договор, учреждающий Евратом, был подписан 25 марта 1957 года в Риме Францией, ФРГ, Италией, Бельгией, Нидерландами и Люксембургом и вступил в силу 1 января 1958 года. Англии, как видим, среди первых членов Евратома не было (она вошла в него лишь с 1 января 1973 года).
Так вот, через 12 дней после «капитуляции» Макмиллана была объявлена десятилетняя программа по строительству в странах Евратома атомных станций с шестью-восемью реакторами... американского типа. Потенциальный, близкий как локоть, европейский рынок оказался для Англии закрыт.
Зная эту историю, можно согласиться, что Америке не чуждо «чувство локтя», но в своеобразном понимании – того «локтя», который не могут укусить их «партнёры».
Кто-то может заметить, что выше описаны коллизии конца 1950-х годов, а план Эйзенхауэра относился к их началу. Но есть и другие – более ранние – представительные примеры своекорыстной «атомной» линии США как по отношению к Англии, так и к другим странам. Примеры эти поучительны, причём – не только для «обиженных» стран, не только для России, но и для самих американцев. Ведь уже современная нарастающая мировая нестабильность в XXI веке является результатом не в последнюю очередь гегемонистских действий США. Действий, опасных для мира в целом. Но, значит, и для США – тоже.
Обратимся ко времени начала Второй мировой войны. В те годы владельцем урановых руд в английском доминионе Канаде был концерн «Эльдорадо» английской же ориентации. Однако вскоре канадский премьер-министр Маккензи Кинг (бывший консультант Рокфеллеровского фонда) так «национализировал» этот концерн, что вся добываемая им руда оказалась собственностью американских монополий. Как видим, американский «старший брат» обходил младшего не только в Иране с нефтью, но и в Канаде с ураном...
Ещё проще решился вопрос с урановыми залежами в Бельгийском Конго: бельгийское правительство в эмиграции заставили подписать тайный договор с США о передаче этих залежей Америке при установлении в районе разработок экстерриториального режима под охраной США.
Кто-то может возразить, что это же было время нацистской угрозы.
Допустим...
Но уже после войны – в 1950 году, контроль над англо-бельгийским концерном «Юнион миньер дю О`Катанга» (49% акций принадлежало англичанам) перешёл к США. Уже после войны свыше 90% канадского урана шло в США. Уже в послевоенном 1948 году бельгийский ученый Пауль Либойс предупреждал, что монополисты США будут тормозить мирное использование атомной энергии в интересах американских нефтяных и угольных компаний. И уже после войны Бельгия, в чьих колониях были богатейшие в мире запасы урановых руд, более десяти лет не могла получить от США ни минимально необходимого ей для научных экспериментов урана, ни информации по мирным направлениям атомной проблемы.
В глазах США идея «Атом для мира» была синонимична принципу: «Атом для Америки». И желательно – только для Америки. В крайнем случае, этот принцип Соединённые Штаты были готовы допустить в следующей редакции: «Американский атом для мира». Забегая далеко вперёд, можно вспомнить о показательной детали московской Пагуошской встречи 1995 года…
Делегация США крайне нервно и негативно реагировала тогда на предложение первого министра РФ по атомной энергии В.Н. Михайлова повысить мировую квоту России на продажу энергетического урана – неадекватную нашим возможностям, на условиях длительной финансовой компенсации тем атомщикам США, заработная плата которых пострадает от такой меры.
Ещё более бурно и эмоционально повели себя участники встречи из США, когда главный инженер Сибирского химического комбината оценил американские «урановые» «диффузионные» технологии обогащения урана как отсталые по сравнению с русскими (с использованием газовых центрифуг) и напомнил о предложении министра.
Америка любит быть первой даже тогда, когда она не более чем вторая.
СРАВНИВАЯ позицию СССР на VIII ассамблее ООН в ноябре 1953 года до речи Эйзенхауэра 8 декабря с советским заявлением от 21 декабря 1953 года, последовавшим после этой речи, можно заметить, что если в ноябре однозначно предлагалось запрещение ЯО, то в декабре речь шла лишь о торжественном обещании не применять ЯО – со ссылкой на ту роль, которую сыграл Женевский протокол 1925 года о запрещении использования химического и бактериологического оружия в сдерживании применения химического оружия (ХО) во Второй мировой войне.
Эта последняя позиция СССР была более реалистичной и менее радикальной по сравнению с первоначальной, ноябрьской позицией.
Сегодня, по истечении многих лет, когда все активные участники тех событий уже ушли из жизни, трудно сказать точно – свидетельствовало ли упоминание Женевского протокола о том, что ответственные лица в СССР начинали сознавать стабилизирующий, а не разрушительный потенциал ядерного оружия? Во всяком случае, поняв это, практический курс необходимо было брать не на ликвидацию, а на стабилизацию ядерного фактора. В конце-то концов реальное применение химического оружия во Второй мировой войне сдержал не Женевский протокол, а наличие больших запасов этого оружия у обеих противостоящих друг другу сторон.
Советским «ядерным» взглядам будет посвящена отдельная глава, а пока просто отмечу, что даже в 1980-е годы в СССР публично высказывались не столько разумные «ядерные» концепции, сколько пропагандистские «картонные» клише. Однако здравомыслящие люди были в СССР всегда, и, может быть, как раз они готовили текст советского декабрьского заявления 1953 года. Такое предположение не лишено оснований уже потому, что упоминаемый в заявлении «Женевский протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств 1925 года» осуждал и запрещал только применение на войне всех таких средств. При этом Протокол не касался вопросов разработки, производства и постановки их на вооружение.
Запрещение применения чего-либо и полное запрещение чего-либо – вещи, всё же, принципиально разные. Так же принципиально различаются запрещение, подкреплённое лишь подписями на бумаге, и запрещение, подкреплённое реальной угрозой возмездия за нарушение запрета.
До ХХ века на протяжении веков государствами подписывались договоры и конвенции, заключались – под торжественные клятвы и заверения – союзы и «вечные» миры, но... Но нарушалось всё это с лёгкостью иногда ошеломительной. Однако в случае с химическим оружием у любителей легковесного отношения к договорённостям впервые вышла осечка...
Для человечества «образца 1925 года» удушливые газы были максимально представимым кошмаром наяву. Появившись менее десяти лет назад на полях Первой мировой войны, ядовитые газы оставили по себе ужасные воспоминания у миллионов солдат-окопников, включая самого Гитлера. В массовом восприятии они были чем-то, отдалённо схожим с более поздним образом Атомной Бомбы, возникшим уже как результат Второй мировой войны. Соответственно, немалая системная аналогия ХО с ЯО – налицо. Причём она тем более правомерна, что боевые химические вещества оказались первым мощным военным средством, которое вначале было реально применено, создало устойчивый ужасающий психологический эффект и затем – несмотря на широкое производство во всех основных военных державах – реально уже не применялось именно потому, что им обладали все конфликтующие стороны.
Во Второй мировой войне Германия – первый создатель боевых газов и несомненный лидер в этом деле, так и не отважилась на химический удар по противникам. Недвусмысленных предупреждений союзников о неизбежных гибельных последствиях такого шага для Германии вполне хватило для того, чтобы даже Гитлер не рискнул этими предупреждениями пренебречь.
Не рискнули применить их против Германии и союзники, хотя в 1940 году военный кабинет Черчилля и рассматривал такой вариант в случае вторжения немцев на Английский Остров.
То есть, мы имеем здесь первый убедительный и реальный пример эффективного частичного сдерживания агрессии (не агрессии вообще, а химической агрессии) на базе угрозы ответного удара с неприемлемым для агрессора ущербом.
Химическое оружие в силу своих ограниченно поражающих возможностей не могло обеспечить полномасштабного сдерживания (то есть сдерживания агрессии как таковой), но сдержать «само себя» химоружие во Второй мировой войне смогло. И апелляция СССР в 1953 году к идеям Женевского Протокола 1925 года была абсолютно корректной, ибо она опиралась на реальный политический опыт недавнего прошлого. Более того, эта апелляция – даже независимо от того, понимали это в Советском Союзе или нет – была ещё и перспективной, содержащей в себе зачатки будущих конструктивных переоценок роли ядерного фактора как уже абсолютного фактора сдерживания агрессии.
Вспомнить о Женевском протоколе нам полезно ещё и потому, что в истории с ним Соединённые Штаты лишний раз обнаружили как раз те свои непреходящие отвратительные военно-политические особенности, учёт которых необходим и сегодня для всех стран, ответственно относящихся к обеспечению своей национальной безопасности.
США подписали Протокол в 1925 году, а ратифицировали его в... 1975 (!) году – через пятьдесят лет! Да и то, оставив за собой в одностороннем порядке право применения первыми химических средств в вооружённых конфликтах – как это было, например, во Вьетнаме.
Как иногда мы упускаем из виду оглушительно разоблачающие детали, как не придаём им значения и не отваживаемся дать им подлинно адекватную оценку! А ведь пример позиции США в части Женевского протокола 1925 года относится к тем, которые заслуживают серьёзных над ними размышлений.
ЯВЛЕНИЕ, которое называют «гонкой ядерных вооружений», и которому дают однозначно негативную оценку, на самом деле оказалось далеко не однозначным и имело далеко не только отрицательное значение для дела мира. Девиз американской стратегической авиации: «Мы работаем на мир», весьма точно отражает здесь суть дела, и остаётся лишь сожалеть, что этот девиз в США был, скорее, удачной пропагандистской находкой, чем принципом реальных военно-политических доктрин.
Дуайт Эйзенхауэр был президентом США как раз в тот период, когда можно было обеспечить вполне разумную ядерную ситуацию, не начиная гонку вооружений. Но как раз при Эйзенхауэре Соединённые Штаты резко наращивали ядерный арсенал без каких-либо поводов к тому со стороны СССР.
Ниже приведены размеры ядерного арсенала США и СССР по годам, и уже эти данные оказываются вполне красноречивыми даже без комментариев.
Год США СССР
1953 1436 120
1954 063 150
1955 3057 200
1956 4618 426
1957 6444 660
1958 9822 869
1959 15468 1060
1960 20434 1605
Как видим, Америка прогрессирующе наращивала число своих ядерных зарядов, фактически начав гонку вооружений сама с собой. За семь лет она увеличила численность арсенала более чем в 14 раз.
Конечно, СССР в те же годы также интенсифицировал «ядерные» усилия, увеличив свой арсенал в 13 раз, однако квалифицировать это как режим гонки было тогда никак нельзя. Мы даже не догоняли, мы всего лишь хотели (и должны были!) не отстать катастрофически! Наш ядерный арсенал составлял от американского всего 7-8 процентов даже в 1960 году!
О какой гонке здесь можно говорить?
А якобы мирная активность Эйзенхауэра (то есть, Соединённых Штатов) в речах была стимулирована обеспокоенностью успехом СССР в создании термоядерного оружия («водородной бомбы»). США в деле разработки транспортабельного термоядерного заряда немного отстали, но с учётом их огромного экономического потенциала было понятно, что принятые на вооружение термоядерные заряды – это для Америки дело ближайшего будущего. Однако и СССР стал «термоядерной» державой, обладающей транспортабельной авиационной бомбой мегатонного класса – факт для США более чем неудобный, да и непривычный.
С появлением «военного» («военного», конечно же, в кавычках!) средства, обладающего энергетикой в миллионы тонн тринитротолуола, идеи реальной войны, казалось бы, окончательно заходили в тупик. Увы, употребление слов «казалось бы» правомерно, потому что, несмотря на очевидную бессмысленность дальнейшего наращивания теперь уже термоядерных вооружений, несмотря на настоятельную необходимость остановиться и подумать о том, как не менять статус-кво в сторону ухудшения ситуации, именно Америка начала и стимулировала двустороннюю гонку ядерных вооружений. И это при том, что у Соединённых Штатов Америки в 1950-е годы и на рубеже 1950-х – 1960-х годов было два разумных и честных выхода.
Один: объявить о «замораживании» под международным контролем своего ядерного арсенала, сворачивании производства ядерных вооружений, ограничении научно-исследовательской (прежде всего, испытательной) деятельности и консервации серийных заводов с целью обеспечения лишь воспроизводства ядерного оружия по мере истечения гарантийных сроков, тоже – под международным контролем.
А далее Соединённые Штаты Америки – в обмен на «замораживание» своей ядерной оружейной деятельности и допущение международного контроля над ней – могли бы предложить Советскому Союзу следующий порядок действий…
Вначале СССР наращивает свой ядерный арсенал до уровня в 50-60% от американского и затем, под аналогичным международным контролем, доводит свой арсенал до уровня не выше американского, после чего «замораживает» свою ядерную оружейную деятельность по типу США.
В этом случае ядерные арсеналы сторон стабилизировались бы на уровне в 5…6 тысяч зарядов к началу 1960-х годов или несколько позднее. Не исключался бы и более низкий уровень – до 3 — 4 тысяч зарядов, что при равенстве арсеналов было бы достаточным для обеспечения стабильности.
В принципе был возможен и второй вариант... Соединённые Штаты предлагают СССР следующий план. США односторонне ликвидируют 50% или более своего ядерного арсенала под международным контролем, снижая его до уровня, например, 5000 единиц к 1959 году, и начинают сворачивать свою ядерную деятельность. СССР доводит свой ядерный потенциал до, например, 2500 — 3000 единиц и после этого соглашается на эффективный международный контроль, далее арсенал не наращивая. А США продолжают ликвидацию излишков до уровня, превышающего советский уровень не более чем в полтора раза…
В ЛЮБОМ случае от США требовались в 1950-е годы масштабные односторонние разоруженческие действия, так или иначе предусматривающие серьёзное самоограничение, потому что очень уж США вырвались тогда вперёд.
Угрожающе, скажем прямо, вырвались.
Сохранять в мире новый, как можно было уже увидеть – основополагающий, ядерный фактор сдерживания агрессии, фактор обеспечения стабильности было необходимо. Однако надо было разумно минимизировать его. И тогда отношения в мире были бы проникнуты идеей паритета, а не непрочного и неверного былого «баланса сил» из прошлых веков европейской и мировой истории.
Если Америка была бы озабочена именно вопросами сохранения и укрепления глобального мира, то она обязана была сделать именно то, о чём сказано выше. И только если бы СССР не откликнулся на такую политику, то лишь тогда его можно было бы квалифицировать, как силу Зла.
Но США хотели превосходства, господства и для них было немыслимо – даже на уровне пропагандистских акций – предположить, что они будут свои бомбы уничтожать, в то время, как СССР будет их производить. Даром что в 1958 году у США уже было почти десять тысяч зарядов, а СССР не имел и одной тысячи.
Забегая вперёд, сообщу, что в течение полутора десятков лет Советский Союз добился количественного, да и системного паритета, с Америкой, но это произошло в результате теперь уже действительно взаимной гонки, как это видно из приводимой ниже таблицы.
Год США СССР
1962 27 297 3322
1965 31 642 6129
1970 26 119 11 643
1973 28 335 15 915
1978 24 243 25 393
Некоторое сокращение численности ядерного арсенала США объясняется тем, что в 1970-е годы США должны были демонтировать тысячи морально и физически устаревших зарядов, произведённых в 1950-е – 1960-е годы.
КАК ВЫШЕ было сказано, Америка и только Америка могла создать военно-политические и военно-технические условия, исключающие прогрессирующую количественную и качественную гонку ядерных вооружений. Однако Эйзенхауэр (точнее, конечно, – истеблишмент США) на разумную и честную политику по отношению к России не пошёл.
С одной стороны, это объяснялось тем, что политика Соединённых Штатов уже в XIX веке были ориентирована на достижение будущей мировой гегемонии. С другой же стороны, в военной политике США всегда было и никуда не исчезло некое обстоятельство, о котором мы вспоминаем редко, а чаще просто забываем, пытаясь дать действиям США логичное военно-политическое обоснование (хотя можно ли усматривать логику в параноидальном стремлении США к мировому господству?). И это обстоятельство – финансовые интересы американской правящей элиты и узкокорыстная психология военно-промышленного комплекса США.
Гонку ракетно-ядерных вооружений обусловили не только политические амбиции, но и финансовые побуждения «верхов» США. Их действия если и были подчинены «логике», то – не «железной» логике, а «золотой»… Мировая гегемония – само собой, однако важнейшее значение для элиты США имела и сверхприбыль как таковая. В мирное время её обеспечивали всё возрастающие военные ассигнования, и если называть вещи своими именами, то мотивы, обусловившие ядерную политику США, оказывались ещё более отвратительными и антигуманными, чем даже мотивы Гитлера. Всё цинично укладывалось в сакраментальную формулу: «Ничего личного, просто – бизнес».
Различные виды ракетно-ядерного оружия оказались не только уникальным военно-политическим средством, но ещё и абсолютно новым видом доходной для производителей промышленной продукции. С одной стороны, эта продукция была абсолютно нерыночной, а с другой стороны – исключительно дорогой, поскольку цена определялась не спросом, а возможностями бюджета США. И уже в начале пятидесятых годов – ещё до президентства Эйзенхауэра, американский автор Дж. Аллен в книге «Атомный империализм» писал, что атомная промышленность США представляет собой своего рода концерн по производству вооружения, в котором участвуют наиболее влиятельные круги американского финансового капитала, хотя внешне всё облечено в форму государственной монополии. При Эйзенхауэре этот факт был подтверждён и формально – министром обороны в кабинете Эйзенхауэра стал Чарльз Вильсон, глава «Дженерал моторс», обессмертивший себя фразой: «Что хорошо для «Дженерал моторс», хорошо для страны».
Могла ли Америка при подобных взглядах её имущей элиты отказаться от резкого наращивания количества ЯО? С чисто военно-политической точки зрения для обеспечения стабильности Америке хватило бы и двух-трёх тысяч зарядов (а то и менее – в зависимости от ситуации), при ограничении их производства также в Советской России, о чём можно было договориться. Роберт Оппенгеймер верно заметил, что двадцатитысячная бомба, по сравнению с десяти- или пятитысячной, безопасности Соединённым Штатам не прибавляет.
Но физик Оппенгеймер – как человек, в чём-то глубоко наивный, упускал из виду, что от количества тысяч ядерных зарядов прямо зависело количество миллиардов долларов, которые составляют сверхприбыль! Вот почему ядерное разоружение или резкое ограничение количественного «потолка» ядерных вооружений было невозможно для США – оно лишало наиболее влиятельные круги Америки очень жирного «пирога». Да, к тому же ещё, по тем временам, и свежего.
Придирчивый читатель может спросить: «Если для военных монополий США огромные количества ЯО выгодны, то почему сейчас США идут на серьёзные количественные сокращения своего ядерного арсенала?»
Ответ достаточно очевиден, но кое-что можно дополнительно пояснить... Кроме монополий есть, всё же, и избиратели, налогоплательщики. Есть логика и история развития ядерных вооружений, логика противостояния и изменения характера этого противостояния. Обосновать перед широкой публикой необходимость и разумность огромного ядерного арсенала у США сегодня уже нет возможности. «Пирог», может быть, и остаётся жирным, но свежесть давно потерял.
Однако сам подход не устарел, просто публике необходимо предложить другие «блюда», например: национальную ПРО США, «быстрый глобальный удар», «высокоточное оружие»… Скажем, у той же идеи НПРО США есть, безусловно, и аспект гегемонии, и подготовки безнаказанного удара по России, но аспект сверхприбыли упускать из виду тоже не стоит.
Финансовый интерес – мощный интерес. Соответственно, чисто экономическая сторона ядерной политики Соединённых Штатов (как и Англии, и Франции, впрочем) – это существенный фактор потенциальной глобальной дестабилизации, а одновременно – и угроза глобальной стабильности. Перед соблазном захватить в кулак как можно больше прибылей на производстве стратегических ракетно-ядерных вооружений нередко отступают самые «высоколобые» соображения.
Сергей Брезкун (Кремлёв), специально для «Посольского приказа»
